Я родился на Калининском проспекте.
Была метель, мчались женщины в сиреневых шубах. У входа в молочный магазин в клубах пара, грелись люди с покупками. Из салона красоты выезжали на эскалаторе одинаковые красавицы. Мой рев, умноженный репродукторами заглушил движение.
Шкаф со стеклянной посудой приближался и удалялся в скарлатине. Дядя подарил мне на день рождение камешек и сказал, что бы я лизнул его, когда он уйдет, это был кристалл соли.
Я один в пустой квартире с сизыми стенами, за стенами как ручеек журчат невнятно голоса.
Я непрерывно слушаю пластинки. Барон Мюнхаузен уже весь исцарапанный снова и снова вынимает изо рта трубку и рассказывает, рассказывает, рассказывает…
На шкафу коробка с вертолетом который мне подарят только на день рождения.
Я томлюсь один, раскладываю лассо в передней у входной двери, для папы, который должен прийти с работы.
Папа в квадратных очках и с чемоданчиком. Он математик.
Однажды папа склеил мне из бумаги цилиндр, я бежал за ним по коридору нашей квартиры и вдруг увидел человека с розовым шаром вместо головы и в белом цилиндре. Я остолбенел, но в ту же мгновение он отодвинул воздушный шарик в цилиндре которым закрыл лицо.
Я помню весь в слезах после какого-то наказания уверенный что после всего что произошло никогда никогда я уже не прощу родителей, все не может уже быть по прежнему.
Детский сад. Дети гурьбой навалились и запихнули меня в детский домик в центре которого зловеще покоилась куча говна.
Пластмассовый танк едет через пятна солнца и тени, чирикают воробьи.
Каменные книги Калининского.
Наш балкон выходит на их задворки. Мы с “Бабой”, прабабкой пускаем с него в ущелье солнечные зайчики.
Внутри стеклянной вертикальной трубы по лестнице вверх и вниз ходят девушки в кокошниках.
За нашим домом уходит под землю тоннель который ведет куда-то в недра Калининского, в его ад.
Я рассматриваю “Ад” с иллюстрациями Доре. Я понимаю что раб должен быть голый. Я голый стою на коленях и складываю руки в мольбе какому то господину.
Иногда меня забирали в квартиру прадеда на улице Щукина Большая писательская квартира раскинувшая два крыла по бокам коридора. Из двух пределов сонно перезвякиваются спаренные телефоны.
Из-за метели ничего не видно кроме огонька стеклянного автомата в котором можно железной рукой вытаскивать игрушки. Женщине в окошке даешь монету и вытягиваешь кого-нибудь из зверей которых ей подарили в детстве. Вечером в офисах домах-книгах все окна гаснут и только одно окно горит с окаменевшей не успевшей выбежать до полуночи уборщицей.

***

На даче до школы у меня была подруга - Маша. Она делала пирожки из кусочков асфальта с листиками наверху. Одно лето я ходил к ней в гости и каждый день выносил какую-то деталь от ее железной дороги: паровозик, стрелку. Потом, когда все это раскрылось и я был отлучен от их дома, к нам пришел ее папа, Шура, отвел меня в сторону под елки на нашем участке и сказал, что бы я не брал в голову.
В пристройке для угля к сараю я целовал белые туфельки на ее ногах и говорил что ее обожаю, она говорила что не надо, они же грязные. Нам тогда лет по пять.
Нас и в школу потом отдали в один класс но в школе я ее не замечал а она превратилась в девушку с синяками под глазами, падающую в искуственные обмороки.

***

За забором живет обожаемый друг, когда его привозят с юга, и мы издалека еще видим друг друга через забор, мы с ультразвуковым визгом несемся друг к другу, расставив руки и обнимаемся. Он же становится ненавистным врагом, ворующим грибы с нашего участка и когда я за ним гонюсь он пролезает в такую дырку в заборе, в которую я пролезть не могу. Я прихожу к нему на веранду меняться. Там полно всяких игрушек из ГДР: когда я его спрашиваю что он хочет за ту или другую, он с противной одинаковой интонацией на все отвечает: “эта вещь бес-цен-на.”
Потом мы через забор меняемся: я ему лук со стрелами, а он мне взамен еще чего-то, а он выхватывает у меня лук и свое мне не отдает.
Во время ночной грозы мы лежим на чердаке домика, куда мы натаскали сена. Мы лежим и боимся.
.
***

Я помогаю крысе вылезти из помойной ямы, опускаю ей шест, она со страшной проворностью прыгает на него, пока он еще не дошел до низу, и карабкается. И потом гремят кусты в огороде там, где она убегает.

***

Привилегированная дипломатическая школа. Один мальчик приходит в школу в золотых сапожках. Когда играем в футбол мяч иногда улетает на территорию дома американского посла.

***

Тут волшебная лампа, освещающая детство, гаснет, и, уже при дежурном освещении, Саша Назаров выводит меня на сцену театра на Таганке, куда меня после школы устроили монтировщиком.
Она мне кажется огромной. На ней монтируют декорацию к спектаклю “На дне” из строительных лесов. Леса уходят высоко вверх, где то наверху идет сварка. Ко мне подходит Иришка, осветитель и спрашивает: “А вы у нас будете работать? А рубль у вас нельзя одолжить?”
Я проработал сезон, меня прозвали “вредитель”, я отвязал мостик, по которому монтировщики несли шкаф.
Уже весной на крыше театра мы купались в струях охлаждения больших вентиляторов, я простудился. А вечером в последний день моей работы мы монтировали Мизантроп.
Большие пятиметровые зеркала из пленки. Я сидел на верху зеркал и уже плохо себя чувствовал и бросал кое как вниз хомуты с болтами они подпрыгивали и рвали зеркала. И потом, в первое время болезни, у меня был зеркальный бред. Зеркальная рвущаяся пленка.