Я приехал в Севастополь осенью, когда уже холодно купаться и все отдыхающие разъехались.
Поезд проехал пять туннелей, пять раз стало темно, пять раз – светло. Вплыл белой костью город, и все остановилось. Холодное солнце светило полосами на пустые полки плацкарта.
Я спросил у пожилой женщины, которая подвязывала деревца на проспекте маршала Нахимова, как мне добраться до мыса Фиолент.
« А-а» сказала она протяжно и грустно «ва-ам надо на троллейбус…»
И начала объяснять мне генеалогию троллейбусов.
У нее короткие седые волосы, подстриженные вокруг лица, как у обезьянки Чи-Чи. Она сутулится, когда ходит. «А зачем вам на Фиолент, там разврат один, то ли дело Балаклава… там бы и я с вами искупалась…»
По дороге на Балаклаву, она мне сказала, что я мог бы и у нее остаться, но у нее нет кровати, она спит на полу. И, кроме того, «Вы же понимаете, между нами ничего такого быть не может …»
На Балаклаве мы перелезли через скалу и спустились в диком месте к морю. По очереди купались голые. Сначала искупался я, потом  моя подруга. Я ждал за скалой, когда она оденется, но она выплыла внизу из-за утеса. «Помогите, я не могу вылезти, море разволновалось». Мне пришлось тянуть ее из воды, стараясь не смотреть на груди престарелой натуралки.
Мы ходили по Балаклаве, ее родному городку, она показала мне больницу, где работала ее мама. Балаклава описана у Куприна, сама она в свое время защищала диплом по Куприну. Потом она говорит: "Вы совсем не в восторге от Балаклавы… я девушка серьезная, и если уж трачу на вас время, жаль, что вы так реагируете…»  Мы посидели в кафе, но она увела меня, когда вокруг постепенно стали собираться местные мужички с ведрами со свежевыловленной рыбой. «Вы для них лакомый кусок…»
Уже в сумерках она посадила меня на автобус до Фиолента. Мы договорились, что встретимся в воскресенье в клубе офицеров на концерте Шостаковича.
На мысе Фиолент я в темноте стучался и звонил во все железные ворота частных гостиниц. Я не знал, с какой стороны море. Упирался в какие-то пограничные заставы. Холодно было бы спать на земле. Пришел к гостинице «Орлиное гнездо». Сразу за воротами лесенка поднималась в скворечник сторожа. Я поднялся по лесенке, сверху раздался громовой лай собаки, судя по всему отнюдь не домашней.
Между аф аф я спросил сторожа, нельзя ли снять номер в гостинице, он ответил, что уже поздно и… «оставайся у меня, если хочешь».
В его ящичке плотно по старчески, по каптерски лежит дым. Из-под тахты при каждом моем движении, кидается породистая овчарка. «Свои, Эмма, свои. Она только недавно родила, у нее там щенки…» Эммочка затравлено смотрит на меня из-под лежанки.
«Моя мать говорила: никогда не отказывай в хлебе, соли и воде, ну и в... ночлеге, само собой», добавляет Витас, сторож. Вообще-то, его зовут Виталик, но когда он служил на подлодке в Прибалтике, Лайма Вайкуле его прозвала Витас. Витас - худощавый, взъерошенный, как птица До-до блондин, лет сорока. «Кофе будешь? Три в одном!». Раскалена докрасна плитка. В мобильнике играет радио Шансон. «Я без радио не могу. И без курева…» Витас плавал на подлодке, потом сидел в тюрьме, жена ушла. «Но я не жалею, потому что там я встретил женщину всей моей жизни... Но она об этом так и не узнала…»
Витас поскорее меня укладывает спать, ему не терпится дочитать библиотечную книгу про Богдана Ступку.
Я лежу на койке, под которой попискивают щенки, пахнет папиросным дымом и щенками. Витас, как белая нахохлившаяся птица, курит и читает. Дым и радио не дают мне уснуть. Душераздирающие истории:

«Рейс Москва - Ганновер… тебя я встретил,
и мы забыли про кофе и про багаж...
Теперь живу я в Тель-Авиве...
Я вроде бы прорвался, но…
тебя пять лет теперь ищу…
Я вроде бы прорвался, но…
тебя пять лет теперь ищу…»

Начитавшись про Ступку, Витас уснул на сдвинутых стульях.
Mне надо с кем то соединится душой, что бы так не лежать: с богом невозможно, может с Олей? Но она не ко мне повернута... В общем одна душа, с которой я соединюсь, это душа моего, потерявшегося два года назад пса.
В шесть часов Витас обещал  встать и пойти со мной к морю. Наконец, начало светать. Мы с Витасом и Эммой вышли на обрыв над морем. Далеко внизу волны разбиваются о камни. В монастыре неподалеку начали звонить к заутрене. От монастыря к пляжу спускается лестница в четыреста ступеней. Я остановился в этой гостинице.

***

Уходя с пустого пляжа, увидел кота, сидящего на перевернутой лодке и обдуваемого мокрым бризом. Я погладил его, и он моментально оглушительно замурлыкал и, не меняя выражения лица, начал активно на меня карабкаться. Я оторвал его и стал подниматься по каменным ступеням, засыпанным красными листьями. Кот поднимается со мной, вьется вокруг моих ног. Солнце заходит. Я опять останавливаюсь погладить его. Глаза его ничего человеческого не выражают: зеленые щели на куске черного меха. «Ну же, сатана» говорю я ему, «я же вижу, что это ты. Нет смысла, претворятся. Тут на лестнице только ты и я. Ты живешь у подножия монастыря и не можешь подняться, ты обречен быть здесь, внизу. Так что, выполни мое желание: дай мне … женщину».
Я пошел дальше и, свернув за поворот лестнице, услышал грустные крики кота оставшегося опять в одиночестве.

***

В воскресенье поехал в Севастополь на встречу с Ларисой Ивановной, моей подружкой. Вдруг на площади вижу, как она влезает в троллейбус. Оказывается, она в клуб и не собиралась: билеты слишком дорогие для нее. Она удивляется, как это она прошлый раз решилась на такой подвиг: полезть через скалу купаться со мной. Я вдруг вижу, что она совсем старая. «Ну, куда теперь пойдем? Пойдемте на Мамаев курган!» Предлагает она.
“Да что же вы такой нерасторопный!” шипит она, вцепляясь в меня, когда мы переходили улицу. Я начинаю тяготиться своей знакомой, вокруг полно хорошеньких девушек.
Я говорю, что мне надо в Интернет-салон, надеясь, что она отстанет, но она, как назло, любит ходить пешком, мы начинаем искать с ней Интернет-салон.
В салоне ей, сначала, интересно узнать: что же это такое – Интернет? Но, вскоре, свободолюбивой девушке становится душно, и она, говорит: «Ну, я пошла?..» Как-то по девичьи, решительно спрашивая меня: «Я пошла?..». Она наконец-то уходит. И без того, богом обиженное существо, еще и я его обидел.
Вечером я лежу, как больной под двумя одеялами в холодном номере. За окном бушует море.
На следующий день просыпаюсь в шесть и, вместо того, что бы работать, собираюсь, и под дождем еду в Севастополь. Что бы мне все это описать, думаю я, мне надо сначала успокоить свою совесть. Разыскиваю ее дом. Коридорная система. «Кто там?» «Это Денис». «Ага». Она, как будто ждала меня, сразу открывает. Маленькая однокомнатная квартирка. Спит она действительно на полу. На ложе плюшевые игрушки какие-то. На стене фотография Кижей. Какие-то книги, альбомы по искусству. За окном мокрый каштан - ее друг. На кухне тарелка с гречневой кашей и кусочком рыбы и рядом стоит книжка Уилки Коллинза, которую она читала, пока завтракала. Я принес ей вина, мокрые цветы. Открыли вино. Она все боялась, что я сломаю штопор.  Две кошки. Котенка, которого она отняла у детей во дворе, она зовет «Дитя». «Дитя, какой же ты …» В общем, теперь уже расстаемся навсегда. Я успокоил свою совесть. «Мы бы могли в аквариум съездить…» Говорит она. Нет уж! Я один!

***
Аквариум Севастополя.
Тусклое зеленоватое помещение. В центре огромный облупившийся бассейн. В темной воде по кругу движутся морские гады. Скаты, высовывают пасти из воды глотнуть воздуха, какие-то гигантские рыбы. У края бассейна стоит фигура музейной смотрительницы в зеленой, как игральное сукно, форме. По периметру зала – террариумы. У вольера с игуаной то же стоит зеленая старушка. Игуан кланяется мне несколько раз, когда я подхожу. «Ему вредно, когда его фотографируют…» – говорит старушка, «он вас поприветствовал, и достаточно. Федечка, федечка»,  говорит она ему,  «Федечка, ну сделай еще головой...» Федя не шевелится, нос его уперт прямо в стекло, спирали зрачков неподвижны, но чувствуется, что он внимательно следит за всеми моими перемещениями. Эти поклоны - это угроза. Стеклянный ящик – это его территория, которую он охраняет от каждого посетителя. Это его дом, его жизнь. Вид у Феди прекрасный: замечательное жабо, узоры. И глаза, в которых золотые спирали невиданного существа уходят вглубь его драконьей сущности. Он все-таки очень симпатичный, этот Федя.

Светящаяся, как китайский фонарь, как глубоководная рыба, маршрутка высадила меня на первобытно-пустынном шоссе, под непомерно-звездным небом, развернулась и уплыла.
Я ничего не чувствую к этому небу. Не то, что в юности. Никакого восторга.